Пока они ждали подмогу, капитан повернулся к Маккендрику:

– Почему вы решили сбежать? У вас были основания нас бояться?

– Встречный вопрос: почему вы вооружены? – сказал Маккендрик. – Зачем набрасываться такой толпой на людей, которые не могут оказать сопротивления?

– Мы думали, что ваш клуб – штаб-квартира Темной гильдии, о которой, как я полагал, вам многое известно.

– Темная гильдия? – Маккендрик горько рассмеялся. – Вы, часом, не общались с одним типом из Скотленд-Ярда по фамилии Мелвилл?

– Почему вы спрашиваете?

– Мелвилл – ирландец, обернувшийся против своего народа. Этот кельт принял власть саксов и продал душу за идеалы империи. Вы – полицейский, а он – нет. Мелвилл – шпион и палач, оплот и радетель политического статус-кво, не гнушающийся никакими средствами: он разрушает репутации всех, кто угрожает равновесию Британской империи. Ведь это он внушил вам мысль о моей связи с Темной гильдией, признайтесь.

Хайд взглянул на профиль Маккендрика, вычерненный ночной тьмой. Абрис вьющейся шевелюры и бороды вкупе с орлиным носом напомнил ему голову Януса на брелоке с ключом и на латунной пластине, висевшей на двери подвала. Но у этого профиля, нарисованного обстоятельствами на фоне ночного неба, не было зеркального отражения.

– Мелвилл тут ни при чем, – сказал Хайд, морщась от не отпускавшей боли в раненом предплечье. – На улице на меня напал человек, который, как я думаю, был членом Темной гильдии. Я также уверен, что Сэмюэла убил кто-то, связанный напрямую с вашим кругом общения. А потом мы нашли тело Генри Данлопа, фотографа, которому вы позировали…

Маккендрик – черный силуэт на крыше – повернулся к Хайду:

– Что? Генри мертв?

– Ему перерезали горло и усадили перед холстом с высокогорным шотландским пейзажем. В довершение ко всему я обнаружил, что вы и Элспет Локвуд послужили ему моделями для фотопортретов в образе героев шотландской истории.

– Генри был моим другом, – сказал Маккендрик. – Не могу поверить, что он убит…

– А меня беспокоит судьба вашей, так сказать, коллеги по постановочной фотографии. Элспет Локвуд пропала несколько дней назад, и я опасаюсь за ее жизнь.

– Элспет пропала? – переспросил Маккендрик.

– Стало быть, вы признаете, что знакомы с ней?

– Мы познакомились не в студии Генри Данлопа. И о ее знакомстве с Генри я был не в курсе.

Тьма скрывала лицо Маккендрика, и Хайд, привыкший определять, лжет человек или говорит правду, по выражению лица, был лишен этой подсказки.

– Но с Элспет вы все же общались?

– Вам уже известен ответ на этот вопрос, – пожал плечами Маккендрик, – благодаря неуклюжей попытке вашего юного коллеги внедриться в нашу ячейку. Тогда, на собрании в Лейте. Да, Элспет – убежденная националистка и время от времени бывает на наших сходках.

– Как вы с ней познакомились?

– Она пришла на одно из моих выступлений года два назад – молча сидела в дальних рядах, но я ее, конечно, узнал. Локвуды в ту пору, после смерти брата Элспет, были в зоне повышенного внимания. Думаю, это событие произвело на нее сильнейшее впечатление, она начала задаваться вопросами о себе и своем месте в обществе и политике. Потом я не видел ее два или три месяца, пока Фредерик не устроил у себя в доме на западной оконечности Нового города soiree[59] в честь нашей ячейки. Он и представил нас с Элспет друг другу.

– Фредерик Баллор?

– Да.

В этом простом, односложном ответе Маккендрика, в его тоне что-то насторожило Хайда, но тьма снова помешала ему прочесть выражение лица собеседника.

– Вы хорошо знаете Баллора?

– Одно время мы были близки. Теперь – нет.

– Почему?

– Сейчас у Фредерика другие увлечения. Его интересы и пристрастия постоянно меняются. Кроме того, я обнаружил, что он профан и шарлатан. Его убеждения, духовные и политические, фальшивы – они служат инструментом извлечения выгоды, это всего лишь уловка, чтобы выманивать у людей деньги. Хотя я думаю, так было не всегда.

– Неужели?

– Повязка у него на глазу – вовсе не маскарадный аксессуар. В юности ему повредил глаз человек из дружины лэрда[60].

– Баллор – горец?

– Родился горцем. Его отец принадлежал к feartaic — таксманам, и был одним из последних представителей этого сословия средних землевладельцев-арендаторов. С таксманами правительство обошлось еще хуже, чем в свое время с шотландскими крестьянами в эпоху «очистки высокогорных имений»[61]. Семью Фредерика переселили, но, как и многие другие, они получили помощь от лэрда, вождя их клана, преданного принципу dùtchas — кровных уз и землячества. Вождь счел своим долгом оплатить переезд семьи Фредерика в Новый Свет и их обустройство в незнакомом месте. Потому-то, кстати, Картофельный голод в Ирландии[62] оказался куда страшнее, чем подобные бедствия в высокогорной Шотландии. Английским и англо-ирландским помещикам, не жившим на своих земельных владениях, плевать было на арендаторов, тогда как в Шотландии лэрды были связаны со своими крестьянами кровными узами.

– Младший Баллор не смирился с изгнанием?

– Он понимал, что происходит. Видел, как старые феодальные лорды Gàidhealtachd[63] приспосабливаются к новым временам, перенимая образ и уклад жизни своей английской ровни. Этот уклад противоречил нашим традициям, и, достичь его иначе они не могли, поэтому ради собственной выгоды превратили наши пахотные земли в пастбища, променяли родство на овцеводство, родичей на баранов. Фредерик, который был тогда совсем мальчишкой, и другие юнцы с горячей кровью затеяли сопротивление. И один из людей лэрда покалечил его дубиной.

– Он потерял глаз?

– Нет, глаз на месте, но ослеп и выглядит, как кусок черного мрамора. Но, насколько я понимаю, последствия травмы этим не ограничились.

– Что вы имеете в виду?

– Фредерик тогда больше месяца провалялся без сознания, на грани глубокой комы. Его кое-как выходили после страшной лихоманки, и он вернулся в мир живых уже не таким, как прежде. Сам мне говорил – и без тени сожаления, заметьте, – что тот мальчишка, которым он был, умер. Все, чем он жил и дышал, было потеряно безвозвратно, но взамен он обрел некий новый уровень восприятия. Его по-прежнему охватывала ярость при мысли об обществе, которое предало его семью, но эта ярость изменилась. Фредерик сказал мне, что в огне лихорадки и в плавильне снов, которые она насылала, его ярость выкристаллизовалась в нечто холодное, твердое и смертоносное. Это была уже совсем другая ярость, принадлежавшая Фредерику Баллору, а не тому горскому мальчишке, которого огрел дубиной слуга местного лэрда. Один Фредерик умер, второй родился.

– «Двое сокрыты в одном…» – пробормотал Хайд, обращаясь скорее к самому себе, чем к Маккендрику. –